Ветер с севера - Страница 17

– Что вы можете сказать о принцессе Эмме? – спокойно осведомился Ренье, опускаясь в кресло у очага и протягивая над мерцающими угольями тонкие смуглые ладони. Его тяжелые золотые браслеты вспыхнули зловещим багровым отсветом.

Дама Аранбюржа осеклась и взглянула на герцога недоуменно. Даже ее обычное высокомерное выражение сменилось полнейшей растерянностью.

– Ну же, благородная Аранбюржа! Вы ведь знаете всех особ королевского дома, не так ли?

Она пожала плечами. Медленно сложила руки под грудью.

– Ума не приложу, о ком речь. Здесь какая-то ошибка, и лучшее, что вы можете сделать – это отправить меня, принеся извинения, обратно.

К ней приблизился нотарий герцога, византиец Леонтий, словно сошедший с алтарного образа в соборе Аахена, – в складчатой хламиде, кудрявый, с шелковистой бородкой вокруг мягкогубого рта, с глазами, словно сливы, под прямой линией сросшихся бровей.

– Успокойтесь, многоуважаемая Аранбюржа, – голос был вкрадчив, с легким иноземным выговором. – Моего господина интересует дочь короля Эда и Теодорады, вашей воспитанницы, – мир ее праху. Ну же, Аранбюржа! Эмма, принцесса Эмма – единственное оставшееся в живых дитя соперника могущественных Каролингов.

Теперь лицо Аранбюржи вспыхнуло возмущением. Эмма! Да кто сейчас помнит об этой Эмме? Принцесса, о которой никто никогда не говорит!

– Да откуда же мне знать, клянусь Святой Девой!

– Кому же и знать, как не вам, любезнейшая? Всем известно, что дама Аранбюржа знает обо всем, что творится в королевской семье. И вы должны, просто обязаны вспомнить все, что вам известно о дочери короля Эда.

Он говорил мягко, даже мелодично, но почему-то от его сверкнувших в улыбке зубов даму Аранбюржу бросило в дрожь. Она взглянула на Ренье. Какие-то лихорадочные обрывки мыслей путались в голове. Липкий страх делал самоуверенную даму жалкой, она испытывала желание пасть в ноги, молить о снисхождении… Но ведомо ли снисхождение тому, кто погубил молодого Цвентибольда, короля Лотарингии? Да и что она значит в глазах того, кто не убоялся пролить священную кровь Каролинга? Аранбюржа вдруг словно впервые увидела себя здесь – босую, растрепанную, в загаженном платье. И герцог – подбитый мехом плащ, теплые башмаки на ремнях с пряжками до колен, кровавые рубины фибулы на плече и в герцогском обруче испускают дьявольский свет… Наверное, так чувствует себя последний раб перед своим господином. Какое уж тут достоинство… И когда один из лохматых мужиков, притащивших ее сюда, забренчал, перебирая, железными орудиями у стены, она вдруг, не помня себя, упала к ногам герцога.

– О светлейший, о всемилостивейший!.. Я…

– Тс-с, – взмахом руки остановил ее Ренье.

Он замер, прислушиваясь. В темное помещение звуки извне долетали лишь через отверстие в дымоходе над очагом. И сейчас, когда все умолкли, ясно можно было различить трубные звуки охотничьих рогов и лай собак.

– Дьявольщина! Неужели охота движется сюда? – пробормотал Ренье. Он резко поднялся. Забросил за плечо полу плаща. От этого движения заметались языки пламени.

– Леонтий, препоручаю толстуху тебе. Выжми из нее все, что нам требуется.

Брезгливо оттолкнув цепляющуюся за его башмаки Аранбюржу, он вышел, громыхнув тяжелой дверью.

После мрака подземелья свет солнечного декабрьского дня ослепил Ренье. Какое-то время он стоял в низкой потрескавшейся арке этой уединенной башни на лесистом склоне, прикрыв глаза рукой. Вскоре послышались шаги, лязг металла, фыркнула лошадь.

– Ваша милость, кажется, охотники погнали оленя в сторону Молчаливой Башни.

Голос был низкий, чуть хриплый. Ренье убрал руку от лица. Его палатин Эврар Меченый стоял перед ним, держа под уздцы двух позвякивающих сбруей лошадей. Жесткое лицо с кривым носом, багровый шрам на щеке, из-за которого он и получил свое прозвище, длинные, на французский манер, усы свисали вдоль углов рта к подбородку, тронутые сединой волосы и бритый крутой подбородок сильного человека. Когда-то он служил королю Эду, но, оставив службу еще при жизни Эда, уехал в Лотарингию, сделавшись воином у Ренье Длинная Шея. Он давно доказал свою преданность герцогу тем, что стал одним из соучастников убийства короля Цвентибольда. Сейчас именно по его совету Ренье похитил даму Аранбюржу, ибо никто, кроме нее, не мог дать сведений о дочери его былого господина. Только она, эта старая сплетница, любительница посмаковать альковные тайны коронованных особ. Сейчас же Эврар лишь кивнул в сторону прохода Молчаливой Башни – низкая, полуразрушенная, с осыпавшимся парапетом, без единого окна, она стояла здесь с незапамятных времен, но название свое получила не так давно, когда вокруг перестали селиться люди из страха перед тайным судилищем правителей Лотарингии. Лишь лес да каменистые осыпи на склонах окружали башню. И теперь в этом безлюдье слышались звуки рогов и собачий лай.

Эврар Меченый выразительно взглянул на ведущие в подземелье ступени, а затем кивнул в сторону леса.

– Охота движется сюда, господин. Нехорошо, если поползет слух. Аранбюржа, конечно, не бог весть какая важная птица, искать ее долго не станут, но король может забеспокоиться, если узнает, что вы были здесь, когда пропала дама его саксонской невесты.

Для Ренье это все было не столь важно. Короля Карла, прозванного его же подданными Простоватым, он не ставил ни в грош. Куда больше его волновали германцы, стремившиеся покорить Лотарингию, ссылаясь на капитулярии, якобы продиктованные их королем-подростком Людовиком Дитя. По ним этот хилый мальчик становился королем Лотарингии, а его феодалы со своими войсками явно намеревались вторгнуться в богатые земли этого королевства, которое Ренье предпочел бы приберечь для себя. Ради этого он и пошел на рискованный шаг – принеся уверения в верности, пригласил в Лотарингию другого Каролинга – правителя западных франков, поманив его наследием предка, Карла Великого. Однако на самом деле Ренье просто балансировал на острие распри между западными и восточными Каролингами, а корону старого короля Лотаря желал видеть только на собственной голове.