Ветер с севера - Страница 55

– Отец Ремигий, это я, Птичка! – ласково позвала девушка, погладив юродивого по щеке.

Лишенные ресниц веки медленно поднялись. Взгляд монаха был бессмыслен, потом в нем что-то мелькнуло, на щеке дрогнул мускул, искривив рот в подобии улыбки.

– …Птичка… Э… ма… ма…

– Кто же это тебя, бедняга?

По-детски обиженное выражение мелькнуло на лице брата Ремигия. Он попытался заговорить, но издал лишь слабый задыхающийся звук. Кровь вдруг потоком хлынула из ноздрей и рта, бледность залила лицо, и все с тем же обиженным выражением он испустил дух.

Эмма ощутила тошноту от запаха крови и, судорожно зажав рот, кинулась к кустам. Ги опустился на колени, медленно прочел заупокойную молитву и закрыл глаза покойного. Эврар пребывал в задумчивости, потом резким движением вырвал из обмякшего тела отца Ремигия стрелу. Взглянул на наконечник и нахмурился.

– Мы должны похоронить его по христианскому обряду, – проговорил, поднимаясь с колен, Ги.

Все еще тяжело дыша, к ним приблизилась девушка.

– Аминь, – сказала она тихо. Потом решительно сжала кулачки: – Кто мог это сделать? Кому помешал бродяга-блаженный?

Эврар, покусывая ус, смотрел на кровавый след, виляющий в траве.

– Видимо, его подстрелили в долине. Но он прошел или прополз довольно далеко. Ад и демоны! До чего же выносливы эти полоумные!

Эмма, прищурившись, взглянула на Ги.

– Если это сделали люди твоего отца…

– Нет! – прервал ее Эврар, трогая наконечник стрелы – плоский, с ложбинкой посередине. – Это норманнская стрела.

Он хищно усмехнулся.

– В Гиларии-в-лесу – норманны!

Девушка судорожно вздохнула, глаза ее расширились. Ги потемнел, лицо его мгновенно осунулось.

– Тогда… – сказал он, – тогда нам нельзя туда возвращаться… Видно, само провидение хранило нас, уводя прочь от Гилария, и мы не должны злоупотреблять милостью небес.

Эврар кивнул.

– На этот раз ты прав, мальчик. Нам следует уйти как можно дальше и схорониться в лесу.

Лицо Эммы залила восковая бледность.

– Матушка! – вдруг воскликнула она. – Там осталась матушка!

И прежде чем они успели опомниться, она стремглав бросилась сквозь кусты в сторону аббатства.

Эврар метнулся за ней, ломая сучья и круша подлесок. Девушка неслась, как лань, светлым пятном мелькая среди деревьев. Мелиту приходилось напрягать все силы, чтобы догнать ее. Деревья расступились, явственно донеслись какие-то крики, шум. Эврар на ходу подхватил сухую корявую ветвь и метнул ее в ноги Эммы, а когда она, споткнувшись, стала падать, с глухим рычанием прыгнул и навалился на нее всем телом, вдавливая лицом в мох и жухлую прошлогоднюю листву.

– Тихо, девочка, тихо, – все еще задыхаясь, бормотал он. – В одиночку на норманнов не ходят…

Он едва удерживал ее судорожно рвущееся тело, стараясь заглушить стоны ее протестов. Их догнал Ги и залег рядом в чаще, понимая, что мелит безусловно прав и вмешиваться нельзя. Наконец Эмма утихла. Лишь плечи ее вздрагивали.

– Ты не будешь больше шуметь, рыженькая?

Девушка замотала головой. Тогда он медленно разжал руки, и Эмма подняла мокрое от слез, перепачканное лицо.

Они лежали на самой кромке леса, в кустах колючего терновника. Два шага вперед – и они оказались бы на открытом пространстве. Сквозь прозрачную молодую листву они видели, как едкий черный дым пожарища плыл над долиной. Горели почти все постройки в селении. Огромным костром полыхала церковь. В дыму и копоти шевелились силуэты людей. Норманны! Эврар и Ги тотчас узнали их – рослые, в рогатых или совершенно гладких шлемах, облаченные в кольчуги или буйволовые куртки с нашитыми бляхами, ноги охватывают лохматые обмотки из овчины до колен. Некоторые из воинов обнажены до пояса и расхаживают с окровавленными секирами в руках. Все кончено, это ясно. Сопротивление аббатства сломлено, и норманны хозяйничают в Гиларии как у себя дома. Нападение произошло в предрассветный час, когда бдительность стражи ослабевает, а сон особенно крепок. Эврар опытным глазом определил это, оценив количество жертв и то, как много успели разрушить и сжечь викинги. Селение уничтожено, ворота аббатства выбиты, занялся местами частокол из бревен, и сами норманны тушат его. Разумеется, пожар в монастыре им ни к чему, они пришли грабить.

По склонам, в траве, в русле ручья валялись тела убитых. Трупов было много, перебита была почти половина мужского населения лесной долины – монахи, сервы, литы. Видимо, обитатели Гилария хоть и запоздало, но все же пытались организовать сопротивление, и в отместку норманны устроили бойню, а теперь расхаживали, поминутно оскальзываясь на мокрой от крови траве и переступая через павших. Иные из защитников лежали, раскинув руки, с оперенными черными стрелами в груди, иные, искромсанные страшными ударами секир, плавали в лужах собственной крови, но были и такие, кто еще слабо стонал, выказывая признаки жизни. Норманны хладнокровно добивали раненых, а метавшихся в панике среди пепелищ сервов, перепуганных женщин, плачущих детей и уцелевших монахов сгоняли ударами кнутов и древками копий в небольшую толпу на лугу за горящей церковью. Туда же гнали и скот. Огромный бык оглушительно ревел, пугаясь огня, блеяли мечущиеся овцы. Обезумевшая в суматохе здоровенная свинья с пронзительным визгом пыталась укрыться среди трещавших и дымивших плетней, и несколько норманнов с хохотом и гиканьем гонялись за ней, наступая на трупы павших. Молодая монахиня отчаянно кричала, вырываясь из лап огромного варвара, который, оттащив ее в сторону, к светлому стволу все еще сохранившего гирлянды цветов майского шеста, швырнул ее на землю и торопливо навалился сверху. С воплями к нему поспешили еще трое и столпились, отталкивая друг друга, пока их приятель не насытился. Кто-то из монахов, отсюда нельзя было разглядеть, подняв вверх крест, пытался усовестить норманнов, но его оттолкнули, и монах кубарем покатился обратно в сгрудившуюся в страхе толпу.